До войны
Родился я на Смоленщине, в деревне Новое Безменово Ярцевского района. Колхоз имени Буденного. До войны я окончил два класса. Мы работали, тогда у нас все дети работали в колхозах. Не то, чтобы нас заставляли; мы играли, конечно, у нас было время для игр. Но, например, в прополке мы участвовали — и девочки, и мальчики, и нам было меньше десяти лет. Почему мы выжили во время войны? Потому что мы привыкли к труду.
На прополку ходили с 7-8 лет. Мы были здоровые ребята. Когда я приходил из школы, должен был картошку из подпола принести и почистить. Дрова уже были наколоты — пилили и кололи отец или дедушка. Потом делали уроки при керосиновой лампе. В школу ходили за два километра в деревню Пантюхино, школа была одна на две деревни.
В моей семье было шесть человек: родители, дедушка, я, брат и сестра. Все родные ушли из жизни.
Начало войны
1941 год: шли бои под Ярцево, под Смоленском. В деревне было тридцать домов, всех обязали вырыть землянки. Кое-какой скарб был, одежду там сохраняли. Помню, уже начались бои, и мы сидели в землянке всю ночь.
Каждому дому, каждому колхознику выдали лошадь и телегу для эвакуации. Ну, а что в деревне можно взять? Хлеб, сало, если у кого было, яички, какая-то живность, масло, лук… И вот собрались, а куда нам эвакуироваться, еще не было известно. Утром приехали на мотоциклах немцы и сразу вошли в наш дом. Кур поймали, приказали топить печь, чтобы их опалить. Мать поначалу сопротивлялась, как-то она не понимала всего этого. Но почувствовала, что дом могут сжечь, и сварила кур.
Потом немцы ушли от нас — не знаю, куда именно, я был мальчишкой. В нашей деревне немцы не стояли, но бывали наездами. Они вырыли окопы, сделали траншеи. Они боялись партизан. А партизанские отряды формировались из окружения.
К нам приходили небольшие разрозненные партизанские отряды, нам надо было помогать им, кормить. Они приходили ночью, и кто что мог — давали им. В общем, ковали победу все.
Сироты
Мама умерла от тифа, ей было 34 года. В начале 1943 года на Смоленщине был тиф. Снова пришли немцы, заняли нашу деревню. У нас не было своего кладбища, надо было ехать в Рыбки, это километров десять. Немцы нас не выпускали. Был мороз, больше минус 20 градусов, и гроб с телом стоял на улице дней десять. Только потом, когда сняли эту блокаду, мы отвезли её на кладбище и похоронили.
Отец погиб на фронте в 1943 году. Он воевал под Орлом. Последнее письмо от него я получил, уже будучи сыном полка в дивизии, но так и не прочитал его. Я уже был на фронте, мы поехали с заданием — везли донесение по стрелковым полкам. Прямо перед этим я получил «треугольник» от отца и положил его в карман. Мы переночевали в полку, вышли — и тут обстрел. Пролетел осколок, который чуть не упал мне в котелок. Он был еще горячий, я положил его к себе в карман, в котором лежало письмо. Мы объехали ещё два полка, а когда приехали к себе в батальон, от письма осталась только труха. Осколок же острый… Это было последнее письмо от отца, потом я уже получил извещение о его гибели.
Родители умерли. Немцы отступали и гнали нас из деревни — в следующую, потом дальше; видимо, у них был приказ. Деревня за деревней, колонна людей разрасталась. И в одной из деревень —кажется, Кульбакино, — все остановились на ночлег. Кто-то прибежал к нам ночью и рассказал, что можно убежать в лес. И мы ушли в Гавриловский лес. Нас было довольно много, все из разных деревень. Мы ходили впятером с другими детьми, была и моя двоюродная сестра Тоня — она выздоравливала после тифа, мы везли её на санках.
Немцы, конечно, в лес не сунулись, они боялись партизан. Возможно, им уже было не до ушедшего в лес мирного населения. Мы прятались в овине — это там, где сушат снопы, чтобы получить зерно. Как-то ночью увидели зарево: немцы сожгли нашу деревню.
Вскоре мы заболели тифом. И было очень много вшей… Они были жирные и огромные. Мы чудом выжили, нам помогли чужие люди — видели, что дети без родителей.
Мою 14-летнюю сестру угнали в Германию. Но до Германии эшелон не доехал, его разбомбили где-то на Украине. Уже на фронте я получил письмо, что сестра жива и нашла нашу тётю. Это целая история…
Как нас с младшим братом выходили от тифа — ведь никаких лекарств не было, — я точно не знаю. Весной пришла Красная армия. Там были военные врачи, давали нам лекарства. Нас, пятерых детей, эвакуировали в другой район Смоленщины — а там и самим было есть нечего. Мы пошли собирать картошку. Вернее, не картошку — она промерзла в земле и сгнила, — мы собирали крахмал. В народе это называли «тошнотиками». Тоня пекла нам из тошнотиков блины, так и выжили.
Сын полка
Мой родной дядя был командиром батальона, он стал разыскивать свою сестру — мою маму. А мамы уже нет. Тогда он стал разыскивать нас, детей, и нашёл. Привёз тушёнки, сухарей; мы ожили. Он решил ехать к командиру дивизии, чтобы меня взяли сыном полка. А моего младшего брата отправили в Саратовскую область в детский дом.
Мы жили вместе с бойцами. В батальоне были рассредоточены роты. Я носил им почту, местные газеты. Также мы с Георгием Щербоносом возили донесения по стрелковым полкам. Существовала, конечно, связь: радиосвязь, наземная проводная, нарочная, фельдфебельская. Но не все можно передать по телефону и радио, поскольку это можно подслушать и перехватить. Сведения о боевом составе, о боеприпасах и тому подобное шли пакетами. Такие пакеты мы привозили на ПСД — пункты сбора донесений.
Старшина устраивал баню. Спали-то мы зимой в телогрейках, а свирепствовал тиф. Где-то остановились, вырыли землянку, потом бочки из-под горючего нагревают, с нас снимают всё, чтобы прокалить. После мытья стригли наголо.
У нас перед Духовщиной появилась куриная слепота. Это когда вдруг перед глазами черная пелена. Ничего не вижу, могу столкнуться с деревом, с чем угодно. А на фронте-то тебя можно живым взять. Сталин тогда отдал приказ: изыскать средства для лечения немедленно. И нам начали давать какой-то горький настой. Пойдёшь к полевой кухне, там наливают из черпака горький-горький напиток. Потом сказали, что это настойка хвои. После этого давали еду. Всё было концентрированное, вместо хлеба — сухари. И американская тушенка по лендлизу, и колбаса — качество было так себе.
В моей фронтовой судьбе огромную роль сыграл Георгий Николаевич Щербонос, мы были с ним в одном взводе. Был у нас один эпизод в Прибалтике, о котором написали в зеленоградской газете, и сильно приукрасили. Это был не бой. Мы ехали на мотоцикле, в нас дважды выстрелил кто-то из местных. Журналист написал, будто Георгий Николаевич меня закрыл. Да нет, он уже ничего не успел бы сделать. Просто его немного ранило в ногу, а потом мы поехали дальше.
В батальоне я служил с апреля 1943 года по февраль 1945-го. Под Духовщиной дядю тяжело ранило — разбило седалищный нерв, его отправили в медсанбат, а затем в тыл. Перед ранением дядя отправил письмо, чтобы меня приняли в Калининское суворовское училище, это был первый набор 1943 года. Я по всем параметрам подходил — без родителей и с фронта. Мы готовимся к наступлению, и тут приходит вызов в училище. «Шурка, хочешь ехать в Суворовское?», — спрашивает замком батальона Смирнов. Я ответил: «Нет». Он мог бы сказать, что это приказ командира дивизии, не обсуждается, но он промолчал — на том дело и кончилось.
И мы пошли с боями — Духовщину освободили, Лиозново, Витебск, затем пошла Прибалтика… И в 1945 году сержант Северинов, связист, повёз меня в железнодорожное училище.
Было ли страшно
Некоторые говорят — «бесстрашие» … Я же был в оккупации, там стреляли и бомбили. Выходишь из землянки — пули; вот и эта в тебя не попала…
Помню, поехали мы в первый раз на мотоцикле, с выхлопной трубой без глушителя, чтобы тяга была лучше, — бездорожье, лес. Нас услышали, начали обстреливать, я к Жорке прижимаюсь. Он говорит: «Когда будет шипеть, мы с тобой падать будем. А когда свистит, значит, где-то подальше взорвется».
Конечно, страшно. Поэтому, когда говорят «бесстрашие», я в этом сомневаюсь. Но надо было, никуда не денешься. Привыкаешь к этому.
Что такое батальон связи? Батальон связи идёт сзади, а не впереди. Чтобы командиру дивизии управлять боем, у него должна быть связь. Бывало, что и связь теряли. Всякое бывало.
После войны
В 1946 году я окончил железнодорожное училище, работал на заводе имени Войтовича. Потом уехал на три года восстанавливать разрушенный Смоленск. Задача была — чтобы люди вышли из землянок, поэтому мы сначала строили бараки. Жили в общежитии, ели раз в сутки, никуда не денешься. Но продукты были, мы зарабатывали деньги, было нормальное снабжение. В 1947 хотели отменить продуктовые карточки, но случился неурожай. Люди ждали известий: будет важное сообщение о снижении цен и так далее, и тому подобное — реформы. Страна была разбита, разрушена после войны. Народ сумел восстановить всё и выжить.
Когда мне исполнилось 19 лет, меня снова призвали в армию. Я жил в общежитии, никого из родных не было, и ждал, когда меня призовут. Служил четыре года, а потом уже остался на сверхсрочную. В Вооруженных силах я прослужил 42 года. Служил на разных должностях — технических, командирских; был и адъютантом в Генштабе, в Центральном аппарате.
Ещё во время службы меня привлекли к ветеранской, воспитательной работе. Мы стали организовывать слеты, которые проводим и сейчас. Это связано и с боевым путем моей 158-й дивизии, которая была сформирована из истребительных батальонов 11 районов города Москвы и подмосковных Люберец. И по всему фронтовому пути — Тверская, Смоленская область, Белоруссия, Прибалтика — мы проводим слеты. Это происходит уже 29 лет, и делается это не для галочки, не для того, чтобы куда-то съездить. Мы рассказываем ребятам обо всём, что происходило во время войны, обо всех её ужасах. Чтобы это помнили и передавали из поколения в поколение.
О медалях и льготах
Вручили нам медали «70 лет Победы». Я считаю, что обошли детей войны, это поколение людей, родившихся в конце 1920 — 30-х годов. Они пережили все ужасы войны, трудились, как и взрослые. У меня судьба сложилась так, что я попал на фронт, стал ветераном войны. А сотни тысяч девчонок и ребят работали в тылу на победу, и в результате у них нет никаких льгот. Есть категория «Труженики тыла», они имеют льготы, хотя дети войны тоже стояли у станков, работали в сельском хозяйстве, надо было все отдавать для фронта.
В отставку я вышел в звании старшего прапорщика. Я не карьерист, мое дело — заниматься добрыми делами. Что посеешь, то и пожнешь.
PS А еще вам кнопка "лайк" нужна)