В фондах Зеленоградского музея хранится старая фотография. Подписана она так: «Скурлатов А.И. стоит на балконе на фоне высотных городских зданий». Местом её создания указан почему-то Ленинград. Однако старожилы уверенно опознали на снимке 9-й микрорайон Зеленограда и даже назвали корпуса, которые там видны — 922 и (торцом) 923. Выходит, Алексей Иванович, ставший прототипом памятника «Алёши», приезжал в наш город.

Напомним в двух словах, о каком монументе идет речь. Официально скульптурная композиция в Пловдиве (в неё входят ещё и два барельефа, украшающие постамент) называется «Памятник Советской армии».

Это очень человечное изваяние, лишенное всякого пафоса: просто стоит на холме над Пловдивом усталый пехотинец в плащ-палатке и кирзовых сапогах, держит в опущенной руке пистолет-пулемет Шпагина. И чувствуется, что долго еще шагать ему по чужим дорогам до конца проклятой войны. Идея создать памятник принадлежала самим горожанам. Они же назвали гранитную фигуру воина Алешей, и каждый там знает, что этот Алёша — рядовой Алексей Скурлатов, что в 1945-м прокладывал телефонную связь между Софией и Пловдивом.

Что же связывало Алексея Ивановича с Зеленоградской землей? Быть может, здесь жил кто-то из его родных или фронтовых друзей? Или его, как участника, пригласили на торжества, связанные с обороной Москвы в 1941-м? Очевидно, искать разгадку следовало в военной биографии Скурлатова, и стоило потянуть за ниточку…

Алексей Скурлатов родом с Алтая. Родился он в селе Налобиха, но точная дата неизвестна, и даже год остается под вопросом — то ли 1922, то 1923. В сетевых источниках фигурирует аж четыре разных варианта. Сам Скурлатов так объяснял это разночтение: «Паспортов у нас, у деревенских, не было. Мать говорила, что родился я 30 марта. Но вовремя меня не записали. А когда хватились, пошли в сельсовет, а оттуда меня отправили к врачу. Чтобы фельдшер мне по зубам возраст определил. Он поглядел и сказал: августовский ты, 9 августа тебя запишем». Эта же дата рождения 09 августа 1922 года написана и на табличке могильного креста.

Алексей появился на свет в простой крестьянской семье и был младшим из трёх сыновей. Кроме братьев у него было две сестры. Глава семьи Иван Федорович Скурлатов был прирожденным живописцем-самоучкой, он искусно расписывал церкви, в том числе и храм в родном селе. Кстати, Алёша унаследовал отцовские способности к рисованию. Сыновья — Иван, Егор и Алексей считались главными работниками в семье. Братья были как на подбор — рослыми, крепкими, сильными. Старшие Иван и Егор трудились в колхозе комбайнерами, за штурвал комбайна мечтал сесть и Алеша, который, едва окончив деревенскую начальную школу, в 12 лет стал работать наравне со взрослыми.

«На шее у родителей не сидели, — вспоминал позже Алексей Иванович, — ещё усы не проросли, а мы уже работали на комбайне. Летом и осенью с утра до ночи в поле. Работы не боялся. Помню, три мешка на хребте носил: по одному на плечо и еще на спину. И ничего — не переломился» (речь, на минуточку, идет о мешках весом 50 кг — ред). Перед самой войной юноша успел поработать штурвальным на комбайне старшего брата.

Всех троих братьев по очереди призвали на фронт. Первым ушел Иван — на советско-финскую войну, и пропал без вести. Егор погиб в 1945-м в советско-японскую: «Говорили, будто ранили Егора, везли на корабле, а корабль этот потопили». Алексея призвали последним, и только ему суждено было вернуться с войны.

Алексей получил повестку в августе 1941-го. «На дорожку мне мама узелок с нашими алтайскими яблоками дала, но я их не ел, аромат мне еще долго дом напоминал» — рассказывал Скурлатов. Зачислили парня в «снежную кавалерию» — в 10-й отдельный лыжно-стрелковый батальон сибиряков, разведчиком. В первую военную осень лыжбаты формировали от Урала до Байкала. Набирали туда спортсменов, сибиряков-охотников, значкистов ГТО и просто крепких ребят, способных ночевать зимой в лесу, устроив себе в снегу «лежбище» из веток. Лыжи Алексею были не в новинку — в детстве он сам их смастерил и изъездил вдоль и поперек все кручи речки Большая Лосиха. Батальон, где служил Скурлатов, входил в 250-ю стрелковую дивизию, позже ставшую Краснознамённой Бобруйской ордена Суворова II степени.

Служба Алексею предстояла более чем трудная: суточные марш-броски на десятки километров, ночевки в сугробах, заходы в глубокий тыл врага, разведка, диверсии, авангардные бои до подхода основных сил. А времени на военную подготовку не было, осваивать солдатскую науку пришлось в вагонах эшелона и на станциях по пути к Москве. «Поначалу мы и не понимали, что такое война» — признавался Алексей Иванович.

В октябре 1941-го лыжные батальоны бросили в самое пекло — под Москву.

Всем выдали белые маскхалаты и широкие (80мм) фронтовые лыжи, не крашенные, без наклеек и опознавательных знаков. Вооружили легким стрелковым оружием ближнего боя — автоматами ППШ (пистолет-пулемет Шпагина), пистолетами ТТ и ножами. ППШ или, проще, «папаша» — так любовно называли его солдаты, прицельно стрелял метров на 200, а значит, надо было незаметно подойти к противнику как можно ближе, а то и сойтись с ним врукопашную. В походе всё, включая боеприпасы и продовольствие, приходилось нести на себе. И если вслед за пехотой и другими войсками шли полевые кухни с горячим питанием, то лыжникам приходилось грызть мерзлые продукты — костры по условиям маскировки разводить не всегда разрешалось.

«Многие бойцы на лыжи встали впервые, а переходы были по 90 километров за ночь. Бывало, холодные, голодные ли — в окопах до того намучишься, что думаешь, пусть уж убьют», — вспоминал Скурлатов.

4 декабря 1941-го лыжбатовцы покинули вагоны на небольшом лесном полустанке в сутках ходу до станции Крюково, где в те дни шли кровопролитные бои за Москву. Всю ночь, держа курс на Ленинградское шоссе, батальон скрытно двигался по лесам и заросшим кустарниками перелескам, вдоль ручьев и балок, стороной обходя захваченные врагом селения. Взвод, где был Алексей Скурлатов, шёл в голове цепи, вслед за разведчиками и передовым боевым охранением. Самые сильные и выносливые парни по очереди пробивали лыжню в глубоких нетронутых сугробах. Алексей Иванович потом вспоминал этот переход: «До сих пор удивляюсь тем нечеловеческим усилиям, которые испытали тогда наши бойцы-новички, только что ставшие на лыжи. За одну ночь по тылам, да еще под носом у врага, чтоб ни одна душа не кашлянула и случайно не стукнула каким-либо предметом или оружием. И сразу — в бой. Такое, наверное, было под силу только сибирякам».

Место, где Скурлатов впервые встретился с войной, врезалось Алексею в память. Он запомнил старый дуб, одиноко стоявший у большой дороги, грохот артиллерийской канонады, разноголосый гул моторов на земле и в небе, дымные султаны пожарищ. Утром 5 декабря лыжбат принял боевое крещение. «В Крюково началась перестрелка, — вспоминал Скурлатов. — Я, честно скажу, плохо уже помню подробности: только шум какой-то, туман в голове и… плакать хочется, плакать как ребенку».

Со временем кое-какие подробности того боя все же всплыли в сознании Алексея Ивановича, и он рассказал барнаульскому военно-патриотическому клубу «Русские витязи» такую историю: На окраине Крюкова стоял деревенский дом. Наши солдаты забежали туда. Там в погребе спряталась женщина с грудным малышом и еще четверо ребятишек. Солдаты стали говорить: мол, убегайте скорей, сейчас будет страшный бой. А те, бедные, трясутся, да и некуда им бежать… Началась перестрелка. И вдруг из погреба выползает напутанный мальчонка лет девяти и говорит: «Буду вам помогать». Начал патроны подносить. Вот так: всем миром защищались от фашистов.

«Многие там погибли, — писал Скурлатов в неотправленном письме. — Всё произошло неимоверно быстро, это невозможно понять и принять. Только что смеялись и шутили, из одного котелка ели и пили — и через секунду моих товарищей уже нет».

Много лет спустя, вспоминая тот бой в разговоре с корреспондентом журнала «Земля Сибирская, Дальневосточная», Скурлатов спросил: «Про Крюково, где погибает взвод, есть песня. Знаешь?» Журналист кивнул. «Но это не про наш взвод, — продолжал Алексей Иванович. — Наш только наполовину выбило…»

Так уж сложилась воинская судьба Алексея, что с первого боя он не знал отступления. Отбив у фашистов Крюково, лыжбат, где служил Скурлатов, погнал врага дальше: Клин, Белый, Калинин (ныне Тверь), Ржев, Вышний Волочек… Лыжники шли в отрыве от основных сил. Обходили противника с тыла, блокировали пути отхода, перерезали пути снабжения, завязывали бой до подхода основных сил, преследовали врага при отступлении, занимались разведкой.

Лыжники были настоящим кошмаром немецких тылов. Далеко позади оставалась увязшая в глубоком снегу пехота, артиллерия, танки, но «снежная кавалерия» своим внезапным появлением наводила среди немцев знатную панику. На борьбу с ними враги бросали отборные части СС, не жалели ни авиации, ни артиллерии, и до того ненавидели лыжников, что даже убитых лыжбатовцев вешали.

В августе 1942-го Скурлатова сильно контузило, ранило в руку и ногу. Трое суток он ночами пробирался в санбат — пришел, а его уже «похоронили». Так почтальон принес матери первую похоронку на младшего сына. Только через месяц Алексей, смог написать: «Маманя, я живой!». Вторая похоронка на Алёшу пришла в 1943: «…убит 7 марта 1943 года и похоронен в деревне Верёвкино Старо-Русского района Ленинградской области…» А через два месяца, когда отплакали по нему мать и сестры — солдатский треугольник: «Простите, что долго не писал. Меня немного контузило, отдыхаю в госпитале, а госпиталь в городе Осташкове…»

Из госпиталя, где Скурлатов промаялся с контузией три месяца, он уже не попал в своё соединение. Его родная 250-я стрелковая дивизия была тогда далеко от этих мест. И бывшего лыжбатовца направили в 188-ю — командовать отделением разведки 234 артиллерийского полка. Алексей засекал огневые точки врага — от пулемётных гнёзд до батарей, и передавал артиллерии данные для ведения прицельного огня.

Зимой 1944-го сражаясь на Украине, в ходе битвы за Днепр, артиллерийский разведчик Алексей Скурлатов был награждён за храбрость орденом Красной Звезды. Во время битвы он снова был ранен, но отказался уйти с поля боя, продолжал ещё интенсивнее вести огонь по врагу.

«В Болгарии наш полк так и не расчехлил орудия, — рассказывал Алексей Иванович. — Не было ни раненых, ни убитых — не только у нас, по всему фронту. Советских солдат засыпали цветами, зазывали в гости, выносили к запыленным колоннам подносы с виноградом, персиками, яблоками. Мы тогда наелись за всю голодную войну. Помню, впервые попробовал вино. У нас в деревне таких напитков не было. Удивился очень, что за фокус: вроде из винограда, а крепкое, как водочка. Потом уж понял: опьянил нас не алкоголь, а счастье — как груз с плеч свалился. Неужели заканчивается война, неужели мы еще живы?!»

Солнечная Болгария для измученных войной солдат стала как бы «фронтовым курортом». Казармы, где разместились войска, стояли почти в центре Пловдива, неподалеку от главпочтамта. Местные жители, с нетерпением ожидавшие прибытия в их город красноармейцев — они даже построили в центре города нечто вроде триумфальной арки, через которую должны были пройти советские воины — были рады солдатам. Бойцам дарили на улицах цветы, улыбались, угощали всем, чем богаты.

По вечерам командование разрешало солдатам гулять по городу. Алексей Скурлатов охотно пользовался этим разрешением, гулял в компании сослуживцев-сибиряков. Однажды к ним подошел загорелый парень, веселый, общительный — заговорил по-болгарски. Этот язык красноармейцы уже немного понимали. Болгарин представился: «Методий — коренной житель Пловдива» и предложил провести небольшую экскурсию по городу. Осмотрели старинные соборы, площади, фонтаны — город даже после варварского нашествия немцев не потерял своего очарования. Молодые люди подружились. «Митя, пусть не с нами, но тоже воевал, в подполье, в сопротивлении. Это мы так Методия между собой звали — Митя или Мефодий», — пояснял Скурлатов.

Спустя несколько дней Алексей зашел на центральную почту, отправить весточку домой. Здесь он снова встретил Методия. Оказалось, тот работал почтовым служащим. Гуляли вместе еще не раз. Методий водил друзей и на холм Бунарджик, или, как его называли, Холм Освободителей, откуда Пловдив виден, с высоты птичьего полёта. На этом холме высился Русский памятник, поставленный в честь офицеров и нижних чинов, погибших в русско-турецкую войну. Венчала его внушительная фигура царя Александра II. Это место Алексей хорошо запомнил.

В Болгарии старший сержант Алексей Скурлатов пробыл до весны 1945 года. Уже ясно было, что войне скоро конец. Один из сослуживцев Скурлатова спросил Методия Витанова, нельзя ли достать материи и сшить цивильный костюм — очень уж хотелось солдату нарядиться, на танцы сходить. Талоны на ткань удалось собрать по знакомым, местный портной сшил костюм, и когда парень его надел друзья ахнули: «Ты в нем такой важный, прямо на памятник похож!» Но тот засмеялся: «Памятники с Алешки делать надо, вон какой богатырь!»

И правда, 22-летний сибиряк Алексей Скурлатов — почти двухметрового роста плечистый, с русым чубом, яркими синими глазами — как есть богатырь. Друзья просили: «Алеша, покажи силушку!» А он и рад. «Молодость через край била, — позже объяснял Скурлатов, — Хоть и война, а плясали. С болгарами подружились мы крепко. Я схвачу двух человек под мышки — и ну их кружить… Все удивлялись, говорили: „Сразу видно, что ты сибиряк“».

Удивился такой могутности и Методий Витанов. А вот дальше источники расходятся. Согласно одним, Витанов сфотографировал друга, другие уверяют, он сделал карандашные наброски, а третьи говорят, что никаких портретов не было. Кто прав — неизвестно.

А между тем, покидая Пловдив, Алексей забыл взять адрес своего болгарского друга. Русским солдатам так хотелось домой — все мысли были только о возвращении.

В ноябре 1946-го демобилизованный сержант Скурлатов добрался наконец до родного села. И началась мирная жизнь. К весне 1947-го молодой фронтовик, после окончания курсов механизаторов, устроился в совхозной МТС трактористом. Но кто на ком ездил — Алексей на тракторе, или наоборот — это еще вопрос. Трактора в совхозе были старые-престарые, ломались часто. Племянник Алексея Ивановича позже рассказывал: «Вот заглохнет трактор посредине поля. А дядька мой пойдет в околок (небольшой лесок возле пашни — ред.), сломит руками тоненькую березку или мощную ветку, на нее зацепит трактор и, как на тросе, на своем горбу тащит технику в ремонт. А это почти пять километров по полю. Починит, а потом обратно в поле. Сила у него была богатырская».

Пока хватало здоровья, Скурлатов пахал и сеял, поднимал целину, возглавив в родном Косихинском районе первую комсомольско-молодёжную бригаду, был признан заслуженным комбайнёром РСФСР.

Вскоре после войны Алексей Скурлатов познакомился с хорошей девушкой — Марией, происходившей из семьи поволжских немцев, высланных во время войны на Алтай, и в 1947 году женился на ней. Совхоз выделил молодым комнатку в деревянном бараке — с жильем в селе было туго, вместо добротных бревенчатых домов стояли землянки, слепленные из глины с соломой. Комната в бараке была тесной: кровать, стол, печка — вот и вся обстановка, но супруги жили душа в душу, без ссор и обид.

В январе 1947 года в Пловдиве создали городской комитет по строительству памятника Советской армии. Построить его решили на холме Бунарджик рядом с памятником русским солдатам, погибшим в русско-турецкой войне 1877-1878 годов. За деньгами на строительство дело не стало — все жители Пловдива откликнулись: трудовые коллективы, общественные организации, институты, городские советы — года не прошло, собрали 6,5 миллионов левов. В 1949 году объявили кон­курс проектов будущего памятника. Десять творческих коллективов, со­стоявших из именитых болгарских скульпторов, художников и архитекторов предложили свои варианты. После долгих споров о том, что же будет стоять над Пловдивом, выбрали два варианта «Красный богатырь» и «Победа». Авторам дали год на доработку, и в 1950-м комиссия сделала окончательный выбор. Победил проект Васила Радославова «Красный богатырь» — именно так должен был называться 11-метровый железобетонный памятник, водруженный на 6-метровый по­стамент.

Начались строительные работы. Посмотреть на них частенько приходил Методий Витанов. По одной из версий он передал фотографию (или свои карандашные наброски) Алексея скульптору Василу Радославову, и тот создавал памятник, основываясь на этом изображении. По другой — никакой документальной основы не было, просто Витанов, увидев макет памятника, поразился: фигура и лицо монумента были словно списаны с его русского друга Алеши! Где правда — уже не узнать, но сам Витанов, рассказывая о том, как «Красный богатырь» стал «Алёшей» ни о каких снимках не упоминал.

Памятник украсили баре­льефами «Советская армия бьет врага» и «Народ встречает советских воинов». К монументу, стоящему посреди большой смотровой площадки, подвели широ­кую лестницу в сто ступеней. Изваяние торжественно открыли осенью 1957 года, к тому времени уже весь город знал, что на холме ни кто иной, как русский воин Алёша.

Осенью 1962 года в Плов­див по приглаше­нию общества советско-болгарской дружбы отправилась делегация, куда входил популярный в то время композитор Эдуард Колмановский, чью песню «Я люблю тебя жизнь» знал каждый житель СССР. Разумеется, гостей повезли на гору, где стоит «Алёша», и этот памятник произвел настолько сильное впечатление на музыканта, что вернувшись в Москву, Колмановский написал для «Але­ши» музыку. Но созданная мелодия композитору чем-то не нравилась, поэтому он долгое время никому ее не показывал. Наконец он пришел к мысли, что пловдивский памятник для полноты музыкального выра­жения нуждается в народной музыке, и ввел мелодию бол­гарской партизанской песни времен второй мировой войны «Гей, Балкан ты наш родной». И песня, у которой еще не было слов, «зазвучала».

Спустя несколько месяцев Колмановский сыграл эту мелодию своему другу, по­эту Константину Ваншенкину. Тот сам был фронтовиком, прошел всю войну. Кстати, как и Алексей Скурлатов, Ваншенкин уча­ствовал в боях на 3-м Украинском фронте, так что они могли видеться. Правда, он никогда не писал текстов на готовую музыку. «Для „чистого“ поэта написание песни — по ряду профессиональных причин, сложившихся при­вычек и навыков — дело чрезвычайно сложное, а для многих и невозможное, — объяснял стихотворец. — У большинства слова песни получаются, как правило, гораздо слабее собствен­но стихов, и мы лишь мечтаем, чтобы наши просто стихотворения были положены на музыку». Однако «Алешу» Ваншенкин написал специально для музыки. На создание песни ушел год.

В 1963-м песня была уже готова, но запели ее далеко не сразу. Слова опубликовали только в 1966 году в журнале «Стар­шина-сержант», в выпуске, посвященном советско- болгарской дружбе. И песню включил в свой репертуар Краснознаменный ансамбль песни и пляски Советской армии имени Александрова. В 1967-м ансамбль привез песню в Пловдив, и там — у подножия памятника «Алеше», в присутствии многих тысяч слушателей состоялось ее первое исполнение. Это был триумф. Затем песня «Алеша» стала часто звучать по радио. В 1970 году она стала официальным гимном города, и до 1989 года ее включали на радио каждое утро. Под «Алешу» про­сыпались сотни тысяч людей и шли на работу, учебу. В СССР она была не менее популярна: ее выпускали на пластинках, исполняли в «Песне года» и включили в фонохрестоматию (подбор пластинок) для уроков музыки в школе. В 2010 году в интернете сре­ди русскоязычного населения провели опрос: «Какие пес­ни вы пели в школе на уроках музыки?». Большинство опрошенных вспомнили только «Алешу» и «Катюшу».

Шли годы. Методий многим рассказывал, что лично был знаком с этим храбрым Алёшей, сожалел, что не взял у него адреса для переписки, и даже фамилию не подумал спросить. Накануне 30-летия Победы Методий решил попытаться разыскать своего друга и написал открытое письмо в по­пулярный советский журнал «Огонек». А вдруг по­везет, и Алеша откликнется?!

Военные ранения и тяготы всё же сказались на здоровье Алексея Скурлатова, врачи перевели его на инвалидность, с трактором в совхозе пришлось расстаться, но тот без дела жизни не представлял, и уговорил директора Овчинниковского мотороремонтного завода принять его на работу слесарем-наладчиком. Механиком он оказался замечательным, скоро и на новом поприще вышел в передовики, стал рационализатором.

«Огонёк» с письмом из Болгарии принёс на завод приятель Скурлатова Андрей Усольцев, чтоб прочесть товарищам по работе, среди которых было немало фронтовиков. В обеденный перерыв Алексей Иванович слушал письмо вместе со всеми.

— Что, мужики, никто не встречал этого Алёшу? — шутя, спросил Усольцев.

Скурлатов разволновался — даже закурить не смог, руки ходили ходуном. Коллеги это заметили. Вот как описан этот эпизод в книге Натальи Тепляковой «Алексей Скурлатов».

— Вам плохо, Алексей Иванович?
— Нет, мне хорошо, — с трудом проговорил он. — Столько лет… Выходит, Методий помнит! Помнит!
— Кого? — ничего не понимал Андрей.
— Да это меня! Меня в Болгарии ищут!
— Ну, вы и загнули! — взорвался смехом Усольцев. — Да были бы вы тем Алешей, все бы про вас знали.

Алексею Ивановичу не поверили, и это недоверие глубоко его ранило. Он перевел разговор в шутку, и зарекся никому больше про Болгарию не рассказывать. Зачем, раз не верят, да еще шутом выставляют. Он даже жене об этой истории ни слова не сказал.

После публикации в «Огоньке» прошло семь лет. Алексей Иванович зарок не нарушал. Но тут вмешалась судьба. В 1981 году Андрей Усольцев, тот самый, что читал всем письмо Витанова и вроде не поверил робкому признанию Скурлатова, получил путевку в санаторий в Белокурихе. Теперь там известный город-курорт, а тогда был просто посёлок, где работали знаменитые лечебницы с радоновыми ваннами. Поправлять здоровье в Белокуриху ехали люди со всей страны. Так в одном номере санатория оказались учитель из Свердловска Леонид Голубев и слесарь из Налобихи Андрей Усольцев.

Голубев — интеллигент, эрудит, директор экспериментальной политехнической школы (которых на весь СССР по пальцам пересчитать), автор книг и статей в центральных газетах произвел на сельского труженика Усольцева большое впечатление. Видимо, ему тоже захотелось блеснуть чем-нибудь в разговоре, а тут как раз и случай представился.

Вечером после ужина соседи пошли в холл смо­треть телевизор. О том, что было дальше, Голубев позже сам рассказал в газе­те «Советская Россия».

«Я отдыхал на курорте Белокуриха, что располо­жен в живописной долине меж Алтайских гор. По телевизору в исполнении болгарских певцов Маргрет Николовой и Георгия Кордова звучала попу­лярная песня «Стоит над горою Алеша, в Болгарии русский солдат…» Ко мне склонился сосед по палате А.Г. Усольцев:

— Очень люблю эту песню. Вот уж действитель­но памятник памятнику. А знаете, кто он Алеша? Да это мой товарищ, рабочий Алексей Иванович Скурлатов".

Голубев решил проверить эту информацию. Вернувшись в Свердловск, он стал собирать материалы про памятник в Пловдиве, нашел в библиотеке тот самый «Ого­нек», письмо Витанова и написал письмо в Налобихинский райком комсомола: рассказал, что ищет солдата, ставшего про­тотипом памятника «Алеша» в Пловдиве и спросил, правда ли, что слесарь Алексей Скурлатов освобождал Болгарию? В письме был длинный список вопросов к Алексею Ивановичу.

Скурлатова вызвали в райком, расспросили, упрекнули: «Что же ты про памятник молчал?». А он: «Да неловко, еще скажут, что выдумал».

Вскоре Голубев получил ответ на свои вопросы вместе с вложенной в конверт фотографией Скурлатова. Тем временем он нашел через редакцию «Огонька» болгарский адрес Витанова и в дека­бре 1981 переслал ему фото Алексея Ивановича с кратким текстом: «Алеша, тот самый Алеша, который уча­ствовал в освобождении Пловдива и дружил с бол­гарским товарищем Методием Витановым, жив и здо­ров, работает слесарем на мотороремонтном заводе. Его адрес…»

Через неделю из Болгарии прилетело письмо, где было всего несколько слов: «Это он! Нашел­ся братушка Алеша!».

История скромного фронтового разведчика, ставшего прототипом знаменитого памятника, которому посвящают стихи (есть известное стихотворение Роберта Рождественского «Памятник солдату Алеше в Пловдиве» и много других) и слагают песни, разошлась довольно широко и достигла ушей столичного фотожурналиста зеленоградца Вячеслава Киселева.

«Скурлатова в Зеленоград привез я, — рассказал „Зеленоград.ру“ Вячеслав Петрович, — и было это в 1980-х годах. В то время я работал фотожурналистом в Агентстве печати „Новости“ (АПН) — это был ведущий информационный и публицистический орган, образованный, кстати, на основе знаменитого Совинформбюро. В канун 40-летия Победы мы в АПН готовили множество всяких материалов, в том числе делали новости и для Болгарии. В ходе этой работы я и узнал об Алексее Скурлатове — солдате, которому в Пловдиве поставлен всем известный памятник. Выяснил, что живет он тихо, скромно где-то на Алтае. И я заинтересовался: выписал командировку и отправился на Алтай, чтоб познакомиться с ним».

В ходе этого знакомства выяснилось, что боевой путь ветерана начался под Крюковым, и тогда журналист пригласил героя к себе — побывать на земле, которую он освобождал, полюбоваться новым городом, который вырос в этих местах. Алексей Иванович приглашение принял, и не раз приезжал в Зеленоград. В один из его визитов и была сделана фотография, с которой начался наш рассказ. На ней Скурлатов в гостях у Вячеслава Киселёва, стоит на 12 этаже на балконе его квартиры — любуется новым 9-м районом. Снимок сделан в 1984 году, когда их дружба насчитывала уже несколько лет.

О поездке на Алтай и зеленоградских встречах с Алексеем Скурлатовым Вячеслав Киселёв вспоминает так. «Приехал я в родную деревню Скурлатова — Налобиху: глубинка, как она есть — ни дорог, ни цивилизации. Алексей Иванович по этому бездорожью ездил на своем мотоцикле «Урал».

В начале 1980-х годов он был еще бодр, крепок, продолжал трудиться, только в 1983-м в возрасте 60 лет вышел на пенсию.

Я пришел к тамошнему первому секретарю райкома партии: «Что ж вы ветерану не помогаете?» Тут местные власти засуетились, продуктов подкинули, несколько килограммов мяса. Скурлатов пригласил своих друзей-фронтовиков, живших поблизости, и мы пошли в березовый лес — зима только начиналась, первый снег лёг — развели костерок и отпраздновали встречу в «полевых условиях»".

«В Налобихе, будучи в гостях у Скурлатовых, я сделал фото: Алексей Иванович с женой Марией слушают песню Колмановского „Стоит над горою Алеша“. Эту пластинку с песнями военных лет я привез с собой. Мы нашли какой-то старенький проигрыватель, и запустили диск».

«О днях, проведенных в Болгарии, сам Алексей Иванович рассказал мне вот что. Он был крепкий здоровенный парень — настоящий сибиряк, да к тому ж еще красавец, такой чисто русский типаж. Когда они праздновали Победу в Болгарии, на его раскинутых руках повисли две девушки, и он кружил их как на карусели. Болгары восхитились: „Вот это детина!“ Много говорили мы и о войне. В одном из разговоров, Скурлатов сказал мне, что начал воевать в лыжбате в знаменитой сибирской стрелковой дивизии. Он участвовал в наступлении 5 декабря 1941 года под Москвой и принял боевое крещение под Крюковым. Я пригласил его к себе в Зеленоград».

Когда Вячеслав Киселёв вернулся из командировки в Москву, за привезенный им материал в Агентстве сразу ухватились: еще бы — такой человек! Публикация моментально разошлась, и Скурлатова настигла заслуженная слава. Алексея Ивановича сразу взяли в оборот. Его стали приглашать на разные мероприятия, юбилейные торжества.

«По моему приглашению он приехал в Зеленоград, — рассказывает Вячеслав Киселев. — Стал вспоминать: „Я помню Сходню, как нас высадили на этой станции в начале зимы, и мы на лыжах пошли в сторону будущего Зеленограда — тогда это было направление на Ленинградское шоссе, рубеж обороны“. Я посадил Алексея Ивановича в свою машину и стал возить его по всей округе. Мы приехали в лесопарк за 1-м микрорайоном, где в 1941-м был командно-наблюдательный пункт 354-й стрелковой дивизии, а с 1966 года открыт памятный комплекс „Блиндаж“. И Скурлатов стал рассказывать, что помнит это место, бывал здесь в 41-м».

«Затем мы отправились к „Штыкам“ , — продолжает Киселёв. — Я рассказал ему историю появления этого памятника. Тем временем мы подошли к монументу с обратной стороны. В те годы на поляне перед „Штыками“ рос могучий дуб — свидетель боев за Москву, он был весь изранен осколками снарядов, и затянувшиеся осколочные раны были ещё видны. Я не раз снимал это дерево, и Скурлатова тоже там сфотографировал — возможно, это тот самый одинокий дуб у дороги, который врезался ему в память в день первого боя. Позже старое дерево засохло, и его спилили. И я внутри его сгнившего пня посадил молодой дубок — и сейчас он растёт».

«В Зеленограде я привез Алексея Ивановича в 719-ю школу (в корпусе 921А), директором которой была тогда Татьяна Николаевна Забелина. В этой школе был создан замечательный музей боевой славы маршала Рокоссовского, куда часто приходили фронтовики и приезжали гости других городов. Там Скурлатов встречался с пионерами, рассказывал им о своем боевом пути.

Алексей Иванович приезжал ко мне в гости несколько раз, бывал на мероприятиях, посвященных годовщинам битвы под Москвой. А 1982 году мы с ним полетели в Болгарию".

Болгария хоть и была братской социалистической страной, но попасть туда из советской глубинки оказалось ох, как непросто — всё-таки заграница. Помог профсоюзный комитет мотороремонтного завода, где трудился Скурлатов — удалось пробить для него путёвку на горный болгарский курорт «Санданский». Но неделя, проведённая им в Пловдиве в августе 1982-го, оказалась гораздо целебнее любого курорта.

Вернувшись в Налобиху, Алексей Иванович написал в краевую газету «Алтайская правда» письмо-отчет о поездке в Болгарию. Вот он.

«В аэропорту в Софии нас встречало много людей с цветами, были корреспонденты. Тут и произошла наша трогательная встреча с Методием Витановым. Я его узнал, и он меня. Бросились друг к другу со слезами и руки так до самого вокзала не отпускали.

Нам давали целые охапки цветов, мы шли и шли по цветам, которые бросали нам под ноги. Потом повезли нас в Пловдив.

Мне выдали номер в гостинице «Ленинград», а потом пригласили на ужин. Только переступили порог ресторана, как раздалась музыка и песня «Алеша» в исполнении болгарской певицы. Поклонился я всем, и, пока мы ужинали, музыканты исполняли русские и болгарские песни…"

На следующий день Методий и Алексей поехали на Холм Освободителей. Вот как эту встречу описала одна из болгарских газет.

«К памятнику подошли двое мужчин с сединою на висках. Один из них болгарин, другой — русский. Это Методий Витанов и Алексей Скурлатов, встретившиеся, наконец, после многолетней разлуки. В 1944 году. Алеше было двадцать два, теперь Алексею Ивановичу — шестьдесят.

И русский, и болгарин, возложив цветы к памятнику, долго, не отрываясь, смотрели на величественную статую советского солдата, в образе которого воплощены тысячи таких воинов-освободителей, каким был Алеша. И так они, русский и болгарин, стояли долго, взявшись за руки, со слезами на глазах. В тот день друзья-болгары рядом с гранитным увидели живого Алешу".

«Болгары были в восторге, — добавляет Вячеслав Киселёв, — каменный Алеша чрезвычайно походил на живого. Несколько лет мы со Скурлатовым довольно тесно общались, переписывались, у меня до сих пор хранятся его письма, очень добрые и теплые. А затем в 1987-м я отправился в командировку в Афганистан, где находился до 1991 года, и наша связь прервалась».

Алексею Скурлатову судьба отпустила долгий срок, он умер в 2013-м, на 92-м году жизни, пережив три попытки Болгарских властей избавиться от знаменитого памятника в Пловдиве как от символа советской оккупации — в 1989, 1993 и 1996 году. Однако монумент по-прежнему стоит на своем месте, благодаря жителям города — они круглосуточно дежурили у памятника и отстояли «Алёшу». В 1996 году Верховный суд Болгарии постановил, что «Алёша» — памятник Второй Мировой войны и сносу или переделке не подлежит.

«Зеленоград.ру» благодарит фотожурналиста Вячеслава Киселёва за помощь в подготовке этой статьи.