| загрузить файл со звуком (46742 кб) |
— Сегодня у нас замечательный повод для разговора —
Е.Н. — Спасибо!
— Перейдем к вашей театральной студии. В отличие от других театральных коллективов, о литературном театре в Зеленограде знают, мне кажется, очень немногие. Давайте напомним, как он появился.
Л.К. — Я приехала работать в Зеленоград после московского Театра юного зрителя. Приехала я, честно говоря, из-за квартиры, но потом, после создания театральной студии при дДме пионеров, я уже, что называется, прикипела душой. И с самого первого года в моей студии всегда были студенты МИЭТа, это первый набор. И в спектаклях, насколько это было возможно на сцене, взрослые роли играли студенты МИЭТа, а детские — школьники.
Тогда мы поставили «Молодую гвардию», «Брестскую крепость», «Триполи», «Оптимистическую трагедию»; почти ко всем праздникам ставили композиции.
Ребята из первого набора, занимавшиеся у меня и поступавшие в театральные вузы, все поступили: и в Щукинское училище (потом остались в театре Вахтангова), и в Щепкинское (это был Андрюша Дружкин, его взяли в ТЮЗ, а потом в Ленком); Диму Кравцова взяли в театр Вахтангова; Петропавловский окончил МХАТ. И было еще множество студентов, окончивших МИЭТ, но после студии поменявших профессию.
— Почему вы выбрали такую форму — литературный театр, поэтические спектакли, а не драматические произведения?
Л.К. — Не совсем так. Просто когда Дворца культуры еще не было, спектакли играть было негде, не было сцен. Поэтому мы в основном делали композиции и короткие, сокращенные спектакли, которые не требовали ни декораций, ни большой сцены. Раньше он назывался театральной студией «Романтик». Переименовала я его в литературный театр, чтобы к нам не было придирок — почему без костюмов, почему то или другое. И еще потому что я очень люблю классическую поэзию. Так и возник литературный театр «Романтик».
— Вернемся к вашим выпускникам: я знаю, что Дмитрий Брусникин, очень известный сейчас актер и режиссер, учился у вас.
Л.К. — Да. Первые студенты, пришедшие ко мне, — Вера Сотникова, Ирочка Родионова (сейчас она Абакумова), и она привела Мишу Брусникина из МИЭТа, а он привел своего брата Диму. Я сразу ему сказала, что он ошибся институтом. Но он созрел, по его словам, только через три года, тогда и пошел поступать. Поступил он сразу в три вуза, но я ему посоветовала остаться во МХАТе; он поступал на курс Олега Ефремова. Я говорю: «Если ты ему понравишься, то останешься в театре»; так оно и вышло. Сейчас он снимается в кино, режиссирует, играет в театре, профессор, набирает курсы.
Вы знаете, у меня поступило 12 ребят, кто занимался и пробовал поступать — всех приняли. Конечно, творческая и личная жизнь у всех сложилась по-разному. Но я дала себе слово больше никого никогда не готовить.
— Почему?
Л.К. — Мне казалось, что я как-то виновата, что что-то у них в жизни, в театре не сложилось, поэтому 25 лет я вообще никого не готовила. Потом я встретила Андрюшу Васильева, мама которого работала в управе; он пять лет везде поступал и не мог поступить. Мне стало его жаль, он должен был быть в театре, и я его подготовила.
— Он был у нас на интервью и говорил о вас, могу процитировать. Рассказывая о том, как он поступал в театральное, сказал: «... мне помогла Лариса Гавриловна Колчанова, руководитель зеленоградской студии „Романтик“, которая раньше базировалась в
Л.К. — И поступил, и закончил. Его взяли в Молодежный театр, потом он ушел оттуда, пошел к Виктюку. Он и оттуда ушел?
— Да, насколько я знаю.
Л.К. — Это меня очень расстраивает до сих пор. Я всегда очень переживаю за всех тех, кто поступил. В то лето девочка поступила в театральную академию, бывший ГИТИС, на музыкальное отделение. Как сложится ее судьба — я не знаю.
— Евгений, а как вы пришли в студию «Романтик»?
Е.Н. — Как Лариса Гавриловна уже сказала, в основном все ее студийцы — студенты МИЭТа. Так и меня судьба свела с театральной студией. В свое время я, начиная с 1 курса, играл в КВН в студенческой лиге нашего вуза, и один из студийцев, познакомившись со мной через общих друзей, моих однокурсников, пригласил меня в студию, в литературный театр «Романтик» со словами: «Тебя видели, ты понравился, приходи». Я уж не знаю, правда это или нет, но я пришел.
Л.К. — И застрял.
Е.Н. — Вот так, уже на протяжении десяти лет, ни больше ни меньше, я занимаюсь, и могу сказать, что очень даже успешно, по крайней мере, в профессиональном плане. Могу это оценить в том формате и с теми навыками, с которыми я пришел.
— Вы думали о поступлении в театральное, были мысли о профессиональной актерской карьере?
Е.Н. — Да, конечно, мысли были, и, признаться, они до сих пор не пропали, потому что каждый год мы рано или поздно пересекаемся с Ларисой Гавриловной по этой теме, и я каждый раз говорю: «Что же вы мне раньше-то не сказали, что у меня есть способности, а то, может быть, и талант для того, чтобы быть профессиональным актером?» На что Лариса Гавриловна всегда отвечала (очень, наверное, правильно): «В актеры идут люди, которые не могут себя реализовать ни в чем другом, а ты у нас парень способный, поэтому...»
Л.К. — Нет — люди, которые жить без театра не могут.
Е.Н. — Ну, пусть будет так. А я живу без театра, без большой сцены давно, а без литературного театра «Романтик» жить не могу, поэтому уже десять лет там занимаюсь и играю.
— Во всяком случае, об одном вашем, весьма успешном появлении на сцене я знаю. Был спектакль, поставленный, кстати, Андреем Васильевым и показанный в Зеленограде в сентябре прошлого года.
Лариса Гавриловна, где игрались студийный спектакли, где в Зеленограде можно было выступать? Может быть, и не только в Зеленограде.
Л.К. — Вы знаете, студию возродила бывший начальник управы 8 и 9 микрорайонов Татьяна Викторовна Русанова. Я ей очень благодарна до сих пор, как она в меня поверила — я не знаю. Спектакль готовили долго, по-моему, она уже и не верила ни во что, и только когда она пришла на премьеру, поверила, что студия есть. И она до сих пор и словом, и делом помогает студии, очень любит моих ребят, особенно Женю. Я ей очень благодарна за то, что она поддержала студию в трудную минуту.
Она меня порекомендовала и директору клуба МИЭТа. Я уже, собственно говоря, ничего не хотела, но пошла. Директор мне понравился, и я осталась. В течение последних пяти лет там была наша студия. У нас было очень хорошо, студия была как за каменной стеной. Михаил Сергеевич приходил на спектакли, на концерты, любил моих ребят. Но его «забрали» во Дворец культуры, и у нас начались черные дни.
— Что у вас произошло?
Л.К. — У нас произошла страшная вещь: женщина, которую назначили директором клуба (теперь он уже называется Дворец культуры МИЭТа), Светлана Викторовна — дочь Шатилова, проректора по культурной работе и патриотическому воспитанию — в глаза еще не видя ни меня, ни моей работы, сказала, чтобы приостановили мое оформление. А я была оформлена на постоянной работе, и договор заключала с Михаилом Сергеевичем. Она сказала, что работу будет вести по-другому.
— Вам что-то говорили о причинах, или вы однажды пришли, и вам сказали: «До свидания»?
Л.К. — Нет. Мне посоветовали, меня уговорили, упросили позвонить ректору. Я позвонила, меня послали к проректору. Я позвонила проректору, который занимается этим клубом; он сказал, что все нормально, я оформлял, документы пошли. Год я работала; не знаю, как ребята, но я мучилась, конечно.
— Почему, что происходило?
Л.К. — Мучилась, потому что этого человека непонятно почему туда, не побоюсь этого слова, засунули. Директором клуба, Дворца культуры все-таки должен быть профессионал. Хорошо, этого у нее нет. Экономического образования у нее нет, это тоже неважно. Но важно, чтобы человек любил театр и тех людей, которые им занимаются.
Я всего три раза была у нее в кабинете. Она пришла 1 февраля, я ее видела всего три раза, на собраниях раз в месяц. Вечерами ее не было.
Я попросила сделать фонограмму к концерту 8 мая. Она сразу мне сказала: «А зачем вам фонограмма?» Я была очень удивлена, потому что за 40 лет мне ни разу не задавали такого вопроса. «Ребята не будут делать фонограмму». Я говорю: «А почему мне их раньше делали?» «Не знаю, не будут». Ну, сделали мои ребята, естественно, не на том уровне, потому что аппаратура в МИЭТе наверху. И все началось, конечно, с Дня Победы, с мая.
— У вас была программа ко Дню Победы?
Л.К. — Дело в том, что мы репетировали «Свадьбу» Зощенко. Также я давно мечтала сделать поэтический вечер. И когда я сказала об этом ребятам, им всем понравилось, а Женя Николаев меня окончательно втравил в это — сделать вечер поэзии. Можно было сделать его маленьким, но я размахнулась, и сейчас у меня в спектакле 50 с лишним авторов. Ребята читают, поют песни и романсы на их стихи. Мы должны были поставить этот спектакль еще при Михаиле Сергеевиче, но он ушел, и начались проблемы.
В общем, нам сорвала вечер 8 мая, концерт 18 мая. В чем это заключалось? В том, что директор на этот вечер не вызвала ни звукооператора, ни осветителя, ни человека, который будет на вахте — никого. Мы даже не могли войти в клуб, он был закрыт.
— А зрители пришли, кто-то был на концерте?
Л.К. — Да, зрители пришли, как было назначено. Были отпечатаны афиши, Женя шесть часов их расклеивал по городу. Мы, конечно, не знали, сколько народу придет, но раз были афиши, мы уже не могли отменить спектакль.
Директор пришла на концерт. Я не знаю, что она вообще хотела увидеть, у нас в МИЭТе даже занавес открывается кнопкой, которая находится в осветительной будке. Мы даже занавес не могли открыть! Но ребята выручили, позвонили людям, которые работали с прежним директором, осветителю и звукооператору, и они прибежали. Я не верила в это, но они прибежали, бесплатно, в праздник, и провели концерт. Ни одной накладки не было, и только благодаря им. Концерт шел полтора часа. Она даже не зашла нас поздравить.
— Лариса Гавриловна, я поняла, что отношения с новым руководством клуба МИЭТп не сложились. Вы пытались как-то переговорить, решить этот вопрос с руководством, может быть, с тем же проректором, который курирует культурную работу в вузе?
Л.К. — После 8 мая у нас было собрание, и я при всех руководителях, которые были, спросила, почему директор сорвала нам концерт. Она заявила: «Я буду жаловаться на вас начальству!», за что — не знаю. Вот с этого все и пошло.
11 мая уже была первая докладная, по поводу того, что в кладовке, как она выразилась, нужно навести порядок. При этом за кулисами была такая свалка — это ужас, там встать негде было, некуда костюмы повесить. Я к чему говорю? Пожары всегда начинаются именно со сцены, а не с кладовки.
И потом пошли докладные почти на каждой репетиции. Я прихожу — мне дают бумажку, потом на докладную пишут докладную, что я не вернула эту бумажку, потом опять пишут, что я ее не подписала, и так бесконечно. Все эти докладные подавались проректору.
— Какие к вам были претензии?
Л.К. — Были докладные, что я не возвращаю докладные. Потом был просто донос, где меня упрекали, что я «плохо, резко разговариваю с коллективом». Но дело в том, что у нас коллектив-то — всего три руководителя, которых я знаю. Уборщиц я не знаю, а подписали письмо директор, два вахтера, гардеробщицы, две уборщицы, которых я в глаза не видела.
Когда мы уходили с репетиции, ребята подошли, и я спросила гардеробщицу: «Вам не стыдно подписывать доносы?» Она опустила голову и говорит: «А у меня выхода не было». Понятно, что пригрозили увольнением.
Потом у нас был отчетный концерт, нам дали 10 минут. Не знаю почему, как можно театральной студии отчитываться за год в течении десяти минут; причем больше ни одному коллективу срок в минутах не поставили. Был прогон — опять докладная, что я не пришла к проректору
— На то есть художественный руководитель.
Л.К. — Да, так называемый художественный руководитель сидел рядом, он голову не мог поднять, ему было стыдно, когда она девочку сняла с программы. Причина: «Она фальшивит». Я говорю: «А как вы догадались?» Она отвечает: «У меня слух». Я говорю: «У нас тоже слух есть».
Таким образом она сняла лучшие номера. В результате вообще осталось три номера, шесть минут. А другая театральная студия на сцене была 25 минут, и хор сколько хотел, столько и пел. Там были еще какие-то танцы, которые совсем не относятся к МИЭТу. Почему там танцевали коллективы, которые к МИЭТу не имеют никакого отношения? Они за деньги снимают там площадь; значит, надо было показать сначала коллективы, а потом, в оставшееся время, уже все остальное.
— Вы пытались что-то сделать, и постоянно происходили конфликты?
Л.К. — Я ничего не пыталась, мы просто не общались. Я не знаю почему: возможно, комната была нужны, чтобы платили за аренду...
— У вас было помещение для репетиций. Вас кто-то выгонял?
Л.К. — Нет, никто не выгонял. Прежний директор дал нам на три дня в неделю комнату и на выходной день сцену. Так мы их и использовали.
— То есть, вам не препятствовали в репетициях?
Л.К. — Нет, не препятствовали. Просто писали докладные, потом вызвали меня к проректору. Мы беседовали почти два часа, и директор тоже сидела в кабинете. Я рассказала обо всем плохом, что она сделала, как вечер в День Победы и т.д. Я думала, что у нас что-то изменится, но стало еще хуже: нам сократили репетиции, сделали две вместо четырех. А оттого, что я не написала докладную, почему я не явилась в 9 часов на беседу к проректору, у нас забрали ключи от комнаты, нас не пускали.
— Вы должны были явиться к проректору в 9 утра?
Л.К. — Да, в 9 утра. Когда я сказала, что не могу прийти в это время, он заявил: «Вы должны весь день быть на работе». Значит, проректор, который отвечает за работу клуба, даже не знает, что руководители репетируют только три раза в неделю, причем вечером. Он решил, что я постоянно работаю, и заодно веду театральный коллектив.
— Сейчас времена изменились, изменилась форма работы в различных учреждениях культуры. Перед ними поставлена задача зарабатывать деньги; может быть, они решили, что театральная литературная студия — это дело не прибыльное, поэтому они решили вас, так сказать, исключить из списка своих коллективов?
Л.К. — Вы знаете, после того, как все это произошло, летом все затихло. Я дала план мероприятий театральной студии «Романтик» на весь год, но они его сократили, потому что там, вроде бы, начинаются экзамены. Еще у меня потребовали список тех, кто у меня занимается. Я спросила других руководителей, у всех ли требуют такие списки студентов. Ни у кого больше эти списки не спрашивали. Я дала такой список проректору.
Никто не требовал, чтобы студенты платили. У нас случилось ЧП на празднике 5 декабря (я не могу об этом не сказать), в день разгрома немцев под Москвой... Это был ужасный праздник; оформлен был плохо: пустая сцена, сдутые шарики, в общем, вид на сцене был убогий. Нам не дали читать то, что именно о Москве, они поставили свои номера; причем номера, которые были в программе — не наши, приглашенные, платные, всем платили за это. Потом пели женщины и танцевали детишки. Всё.
А почему все так получалось? Потому что деньги были у Шатилова; никакой воспитательной или патриотической работы не было, он проводил свои вечера, причем всегда после этого были сувениры, подарки. Я раньше на эти вечера не обращала внимания, они меня не касались. Но когда мне стали сокращать ребят, тогда пришлось обратить внимание. «Звезда МИЭТа»: конечно, зал был полон, потому что все болели за своих. Я специально это подчеркиваю, потому что наполняемость зала была. Потом был концерт 6 мая; студенты в зале были только потому, что им пообещали экскурсию по Москве. Прошел концерт, ректор ушел из зала, и все стали уходить. Был концерт «Минута славы», там все гремело-шумело. Зал был полон, потому что у каждого был номер места и выигрыши.
— А чем это плохо? Ну «Звезда МИЭТа», молодежь, конкурсы...
Л.К. — Это не плохо. Я говорю о том, что на его вечерах всегда был народ, потому что, например, на 5 декабря ползала занимали студенты с военной кафедры.
Самое главное, что я полтора года не могла дозвониться и встретиться с ректором института; может, он и не знал, что творится. Но о том, что произошло на концерте 5 декабря, я не могу не сказать: на сцену даже вызвали охрану, специально для меня.
— Зачем?
Л.К. — Как я потом узнала, чтобы меня запереть в комнате и не выпустить на сцену.
— Что вы такого могли сделать?
Л.К. — Женя был свидетелем, как кричал Шатилов. Кричал зачем-то, что он Афган прошел. Я говорю: «Я не виновата, я вас туда не посылала. Мы пришли только потому, что ректор пообещал нас слушать». А он отвечает: «Идите и читайте у него в кабинете!»
— Почему он вас не пускал? «Я вас не пущу, потому что...»?
Л.К. — Я зашла на сцену, там стоит охрана. Я говорю: «Вы действительно охрана?» «Да». «Кто вас прислал?» «Ректор». «Почему?» «На случай провокаций». «Каких провокаций? — говорю, — выборы вчера прошли». Ему стыдно было, он опустил глаза и ничего не мог сказать, он даже не мог понять, почему его вызвали.
Провокация заключалась в том, что когда у нас был отчетный концерт, девочка, которая должна была читать «Зенитчиц», не приехала. И ребята говорят: «Лариса Гавриловна, давайте Женю выпустим!» А Женя сидел в зале. Его быстренько вызвали, он за две секунды надел военную форму, выскочил на сцену и читал «Василия Теркина». Это была «провокация», потому что его не было в программе. И в этот момент вылетают на сцену с одной стороны она, директор, с другой — руководитель художественной самодеятельности. И вот во избежание провокации, что я еще кого-нибудь туда суну, вызвали охрану, чтобы меня не подпускать.
Через три дня директор сказала, что не продлевает со мной договор: «Мне истерик не надо!» Я ей сказала: «По-моему, истерика была у вашего папы, а не у меня».
— Понятно, это личный конфликт, но в нем замешан уже целый коллектив.
Л.К. — Личный, но не только нас выгнали, выгнали и коллектив «Отечество», который туда приходил 20 лет. Туда приходили пожилые женщины...
— Насколько я помню, у них проводились лекции, концерты.
Л.К. — Туда приглашали актеров, вела концерты поэтесса, два раза в месяц. И директор их выгнала. Она мне прямо сказала: «Приходят сюда, как к себе домой». Я говорю: «Они и приходят к себе домой». И самое главное, что мы репетировали сентябрь, октябрь, ноябрь, до самой нашей ликвидации; все это время комната, где они находились, стояла пустая. Там, где были танцы, стали танцевать дети. Какое отношение дети имеют к МИЭТу — непонятно.
— Евгений, что вы скажете об этом конфликте? Вы его непосредственно видели, принимали участие.
Е.Н. — Я не могу сказать, что был свидетелем всего. Если бы видел все, наверное, мне бы было невыносимо тошно от того, что услышал, и от того, что знаю. Но могу сказать, что, конечно, какие-то эпизоды конфликта я видел, слышал, и, безусловно, в чем-то я соглашусь с Ларисой Гавриловной.
Что хочу сказать в первую очередь. Конечно, новая коса косит по-новому, и есть свои мысли, свои точки зрения по многим вопросам. Ну и основное, хочу поддержать в этом Ларису Гавриловну: наверное, надо любить творчество, любить театр, коллективы, которые находятся в твоем подчинении, если ты являешься директором; для того, чтобы понимать, почему Лариса Гавриловна отстаивает каждого своего студийца, каждую свою работу; ведь в это вкладывается определенный труд.
Могу сказать, что мне по жизни пришлось сталкиваться с различными творческими коллективами, и я вижу их уровень, могу оценить, насколько это профессионально, насколько любительски. И тот уровень театрального искусства, актерского мастерства, который дает Лариса Гавриловна, — очень достойный, я бы сказал — уровень, близкий к профессиональному. Да, мы — студийцы, не имеем высшего актерского образования, но в то же время мы можем играть, выступаем на разных мероприятиях, фестивалях и занимаем лидирующие места. Наверное, самый яркий и живой пример (Лариса Гавриловна — скромница, она вряд ли об этом скажет, поэтому скажу я): в 2005 году проводился фестиваль среди непрофессиональных любительских театров Москвы и области, тематика была патриотическая, и мы со своим военным спектаклем «Жди меня» по Константину Симонову заняли там первое место. И в зале славы на Поклонной горе в присутствии пишущей и снимающей прессы нас награждали и вручали нам призы, грамоты, дипломы.
Я могу сказать, что с тех пор ежегодно 9 мая нас приглашают на Поклонную гору для выступления. То есть, если мы говорим о профессиональном уровне коллектива литературного театра «Романтик», он очень высок, что не может не радовать лично меня, потому что я много чего приобрел в этом коллективе. И сравнивая те коллективы, с которыми я так или иначе сталкивался в жизни, могу сказать, что в чем-то мы выигрываем.
— Когда вы выступаете на Поклонной горе, как вас представляют — как зеленоградский коллектив, как студию МИЭТа?
Л.К. — Вот диплом, написано: «Награждается литературный театр „Романтик“, Зеленоград, Москва за участие в фестивале детских и молодежных...»
— Я понимаю, что все это очень болезненно, видимо, звучали какие-то оскорбительные вещи со стороны администрации клуба МИЭТа. Но мне кажется, здесь затронута важная тема: могут ли в принципе назначенные люди курировать культурные мероприятия, в том числе патриотические? В Зеленограде это вообще неотъемлемая часть разных мероприятий; обязывают делать какое-то количество патриотических программ для молодежи. Может быть, эти ответственные люди просто не понимают, что такое хорошо и плохо, что такое уровень — не уровень?
Л.К. — Вы знаете, дело в том, что еще в Доме пионеров (сейчас это Дворец творчества детей и молодежи) мои ребята все время занимали первые, вторые, третьи места на фестивалях чтецов. У меня есть целая папка грамот за воспитание подрастающего поколения, именно за патриотическое воспитание. Мы играли спектакли в воинских частях, в других Домах пионеров, в школах. Я о чем говорю? О том, что, наверное, за плохую работу эти дипломы и грамоты не давали. И то, что мы получили приз за лучший спектакль Москвы и Московской области, тоже о чем-то говорит.
— Безусловно. Но я имела в виду немного другое. У нас патриотические мероприятия воспринимают как формальность, лишь бы это побыстрее закончилось.
Л.К. — Да.
— Но вот когда это делается хорошо, когда это, допустим, полноценный спектакль, — это же должно поощряться. Патриотическое — это когда хорошо сделано, мне так кажется.
Л.К. — Этого нет. О патриотизме вспоминают
В 1988 году за участие в мероприятиях и за воспитание подрастающего поколения нам дали грамоту за подписью префекта; есть поздравление от правительства Москвы по поводу гражданского воспитания. Почему я об этом говорю: потому что за 40 лет работы я получила вот такую «благодарность». Я долго не хотела никуда жаловаться, потому что МИЭТ — это моя первая любовь. Мне говорили о том, что нужно создать комиссию, написать письмо Путину... Теперь я уже собираю комиссию по этому поводу, и, возможно, будет и письмо. А последней каплей было то, что проректор сказал, что это была не студия, а секта.
— Ничего себе, какое определение.
Л.К. — Вот это точка, оскорбительная и возмутительная. И это после того, что студия сделала за 40 лет.
— Женя, может, вы его напугали каким-нибудь своим военным галифе?
Е.Н. — Да, мы оделись и бегали по холлу института :).
Л.К. — Я не знаю, чем занимаются секты, но хорошим они не занимаются.
Е.Н. — Это точно.
Л.К. — И за 40 лет я заработала вот такую оценку. Когда Светлана Викторовна не продлила со мной договор, я попросила создать конфликтную комиссию. Так принято, комиссия разбирает кто прав, кто виноват. Проректор Умняшкин запретил создавать такую комиссию, и прислал мне письмо, почему он не видит возможности ее создать.
Еще один момент: при Михаиле Сергеевиче наши студенты, мои ребята участвовали в фестивалях «Фестос».
— Это ежегодный студенческий фестиваль?
Л.К. — Да. Вы представляете, сколько учредителей, которые делают этот фестиваль? На это затрачиваются огромные деньги, и мы всегда участвовали. Уже два года мы в них не участвуем, директор срывает эти фестивали. Я ей подаю заявку, она ее не передает. И вот ректору пришло письмо с просьбой, чтобы студенты МИЭТа участвовали в фестивале «Паруса надежды». Он передает Умняшкину, тот передает директору, директор передает мне. Я даю ей семь номеров — но заявки нет. Значит, эти фестивали никому не нужны.
Я еще не сказала, сколько я получала за работу...
— Кстати, это интересный вопрос.
Л.К. — Я получала зарплату 1900 рублей. Уборщица там получает 14 тысяч.
— То есть, вы расписывались в ведомости, где было написано 1900 рублей?
Л.К. — Да. Но в последнее время я получала деньги в кассе. Руководители, которые вдвоем ведут другой театральный коллектив, вместе получают три тысячи, но они совместители. Хор работает в МИЭТе. Хор очень хороший, и театральный коллектив тоже; мы совершенно разные, у них одно, у нас другое. Но как можно с высшим театральным образованием получать 1900?
— Разве вообще существуют такие ставки или даже полставки?
Л.К. — Я не знаю. Деньги на институт отпускаются; сколько там отпускается для работы со студентами — неизвестно, все деньги были у Шатилова. К счастью, после этого вечера 5 декабря, ректор отстранил от клубной работы. Деньги у него забрали, теперь они у проректора..
Еще один вопрос: за пять лет ни копейкой, ничем не помог МИЭТ, костюмы у нас были свои. И на этот спектакль, который должен был идти, который нам не дали сыграть, по мелочи я все покупала за свои деньги: парики, какие-то шарфики. МИЭТ не печатал ни афиши, ни программки, ни билеты; все это нам печатала или управа, или муниципалитет. Они ничем не помогали, ни материально, ни морально, но в то же время выгнали студию, которая показывала работу.
И потом, для театральной студии не нужно много народу, это же не хор. У нас десять человек, в спектакле заняты восемь. Мы играли для студентов. Взяли меня, я год проработала. Что значит год? Я же не уборщицей устраивалась и не вахтером. Людей надо набрать, подготовить, подготовить спектакль. За год ничего нельзя сделать, но это их не волнует. Выгнали ведь не меня, а студентов собственного клуба.
Е.Н. — Подводя итог всей этой ситуации, могу сказать одно: к сожалению, в данном случае, в случае с новым директором, какое-то внимание нового человека к прежним заслугам коллектива никак не склоняется. И, наверное, она мало знает о том, что коллектив сделал для МИЭТа и как давно он существует, не говоря об актерах, которые сейчас играют в театрах, снимаются в кино. Я думаю, что нынешний директор вряд ли знает все это.
Я выпускник МИЭТа, в студии начал заниматься, когда еще был студентом, и до сих пор продолжаю там заниматься по мере возможности. К нам в студию приходили каждый год, по два, три, пять человек, студенты МИЭТа. Кто-то задерживался, кто-то уходил, как в любом нормальном коллективе. Кто-то видел в дальнейшем себя в работе, кому-то что-то не нравилось, кто-то не мог себя реализовывать, кто-то понимал, что слабее. Но смысл в том, что коллектив существовал, существует, и я думаю, что будет существовать, но вопрос уже в другом: на базе чего? В данный момент ситуация такова, что с Ларисой Гавриловной, как с художественным руководителем коллектива, Дворец культуры МИЭТ договор продлевать не стал. И мало того, они собственноручно собрали и упаковали в пакеты весь наш реквизит, все наши костюмы...
Л.К. — Просто выбросили наши костюмы из костюмерной.
Е.Н. — Запихнули все это в подвал. Я приезжал к Светлане Викторовне, общался с ней лично, и в принципе, мы пришли к пониманию. Но спустя две-три недели после встречи я позвонил ей и попросил связаться с Ларисой Гавриловной, чтобы обсудить вопросы вывоза. И мне ответили письмом; директор написала, что свяжется, не переживайте, все будет хорошо. Прошло уже, наверное, полгода; с января по июнь никаких изменений в этом отношении не произошло, Светлана Викторовна не связалась с Ларисой Гавриловной, Ларису Гавриловну к Светлане Викторовне не пускают, не то что физически, но даже телефонным звонком невозможно достучаться, не соединяют.
На мой взгляд, мы сделали для клуба МИЭТ, наверное, немало доброго, хорошего, светлого, культурно-просветительского, патриотического — назовите как угодно, и то, что сегодня проявляют такое неуважение в первую очередь к Ларисе Гавриловне, и во вторую — к нам, студийцам, либо бывшим студентам МИЭТа, либо действующим... Я лишь хочу сказать, что счастлив и рад тому, что однажды судьба свела меня с Ларисой Гавриловной; могу сказать, что многие специалисты и художественные руководители других коллективов и учреждений очень давно ее знают и ценят ее как большого профессионала. Не все могут найти с ней общий язык, но на то она и творческий человек. Далеко не с каждым творческим человеком можно найти общий язык, но как профессионал она — большая молодец.
Я свою творческую ставку сделал, я благодарен вам за то, что вы меня пригласили, мне очень приятно, что я состою в этом коллективе, и что в этом году ему исполняется 40 лет. Я ценю всех сторонников этого большого, на мой взгляд, дела; к сожалению, чем дальше, тем меньше патриотической тематики в головах, мыслях и словах нашей молодежи. Я очень рад, что пока есть такие специалисты, такие профессионалы, которые готовы за 1900, а то и бесплатно, вкладывать в эти умы правильные вещи.
— Евгений, спасибо. У вас сейчас спектакль, мы вас отпускаем.
Л.К. — На приеме у Умняшкина я спросила, почему вечера выпускников МИЭТа делаются на площадке перед вузом? Я никогда не была на этих вечерах; однажды меня Михаил Сергеевич попросил, чтобы мои ребята читали, и я осталась, но нам не дали выступить. Тот же Шатилов махнул рукой: идите, вы не нужны.
На приеме у проректора я сказала: «Давайте в этом году сделаем вечер в зале, чтобы это было торжественно, чтобы люди запомнили этот день, ведь они входят во взрослую жизнь». Почему в школе выпускные вечера делают такие торжественные? А тут девочки выходят в платьях, на каблуках, и стоят под палящим солнцем. И потом, самодеятельность: хоть бы ансамбль пригласили. Приглашается какая-то самодеятельность из пионерских лагерей, причем платная. Потом мне ребята сказали, что эта самодеятельность и эти номера уже третий год одни и те же, и на вечере первокурсников, и на вечере выпускников.
Умняшкин сказал, что в зале все не поместятся. Я говорю: «А сколько их?» «Тысяча человек». Хоть бы половина пришла. Можно сделать вечер на два часа, даже на час, на полчаса — сколько захотите, но это будет торжественно, в зале; вручение дипломов, концерт, потом сделать для них танцы, буфет, чтобы этот день запомнился. В каком московском институте делают выпускные вечера на улице? Ни в каком.
В
— Что вы собираетесь делать дальше, какие у вас планы в связи со всей этой ситуацией?
Л.К. — Еще один момент: я забыла сказать, что перед выборами президента страны и депутатов Госдумы Дмитрий Медведев собирал у себя пенсионеров, и они жаловались, что их увольняют, а они хотят работать. Медведев сказал, что если пенсионер хорошо работает и он на месте, а его увольняют, — прямая дорога в прокуратуру. Путин перед выборами собрал режиссеров московских театров и кинорежиссеров; там были Табаков, Соломин — все большие режиссеры. Они пожаловались ему, что жизни нет от директоров и продюсеров, диктующих, что играть, кому, как и когда. Путин пообещал, что будет приказ, и они займут свое место, не будут вмешиваться в творческий процесс. Что говорить, если директора уже достали даже таких режиссеров, народных артистов, как Табаков, Соломин, Захаров, то можете представить, что делается в Зеленограде? Кстати, в Зеленограде (не только в МИЭТе, но и в других учреждениях) культурой заведуют непрофессионалы, желающие показать себя профессионалами. Поэтому, может быть, и возникают конфликты.
Еще перед выборами была статья Путина, который писал о работе со студентами. В этом году отпускаются большие деньги для работы со студентами, этому уделяется большое внимание. И он сказал, что из дворцов культуры будут выгонять все офисы, и будут там открывать коллективы. Пожалуйста, вот вам ответ на призывы.
— Видимо, на местах решили делать по-своему.
Л.К. — Да, но я верю в то, что, возможно, что-то изменится, что все-таки будут делать конкурсы на замещение таких мест, как директор дворца культуры.
Какие у меня планы? Естественно, сделать спектакль к
— Есть еще маленькие залы.
Л.К. — Маленькие залы не подходят, потому что нужен сложный свет, музыка, проекции, а также молниеносное переодевание костюмов, потому что ребята читают разные стихи разных эпох, и просто не успеют переодеться, они должны будут переодеваться за кулисами.
Вы задали вопрос, какие желания у меня, у моей студии. Первое желание — это все-таки добиться приема у ректора, рассказать ему о проблеме. Возможно, он не знает, а может и знает, но ему все равно. Второе — объявить конкурс на замещение вакантной должности директора дома культуры МИЭТа. У нас в Зеленограде много профессионалов, можно даже привлечь совместителей. Третье — вернуть студию, вернуть студентов, проверить, кто там из МИЭТа, а кто нет, и дать нам возможность сыграть спектакли, которые сыграть нам не дали. Вот такие у нас желания.
— Спасибо вам, что рассказали нам об этом. Желаю вам терпения. Понимаю, что в первую очередь обидно за своих учеников.
Л.К. — Мне жалко ребят, что они потратили столько времени, и не сыграли. Мне жалко их времени. Сейчас они окончили МИЭТ, работают в Москве, приезжают оттуда на репетиции, и что? И ничего, вот ведь что ужасно. И главное, что студия такого плана одна, возможно, даже и в Зеленограде, в городе, который остановил немцев. Он же весь на костях, где ни копни.
— И желаю вам все-таки забрать свои костюмы и реквизит.
Л.К. — Самое смешное, что мне их некуда забрать, нет помещения, его сначала нужно найти.
— Это какие-то большие мешки?
Л.К. — Во-первых, там платья, во-вторых, военные шинели, сапоги. Единственное, что костюмы мы раздали по домам. Там гитара, там два аккордеона, баян, аппаратура, инструменты — все. И все это выбросили. Так что если нам сейчас играть спектакль, мы это просто не сможем сделать, потому что у нас ничего нет.
Все-таки единственное желание — встретиться с ректором, попросить его, потому что за полтора года нас ни разу не соединили, он меня в глаза не видел. Я прошу его назначить время встречи мне и студентам.
Юлия Кравченко